LA GUITARRA *** Empieza el llanto de la guitarra. Se rompen las copas de la madrugada. Empieza el llanto de la guitarra. Es inútil callarla. Es imposible callarla. Llorra monótona como llora el agua, como llora el viento sobre la nevada. Es imposible callarla. Llora por cosas lejanas. Arena del Sur caliente que pide camelias blancas. Llora flecha sin blanco, la tarde sin mañana, y el primer pájaro muerto sobre la rama. ¡Oh guitarra! Corazón malherido por cinco espadas. *** Federico Garcia Lorca
текст песни[Оставь хоть что-нибудь на память о себе, Не только тишину седых оград, Не только скорбь губительных утрат. Оставь хоть что-нибудь на память о себе. Оставь хоть что-нибудь на память о себе, Пол-такта не слетевших с грифа нот... Ведь я кричу тебе через закрытый рот: "Оставь хоть что-нибудь на память о себе". Сбавь бег коня, я догоню тебя в пути, Я долечу сквозь омут расстояний, Я расскажу о терпком вкусе подаяний. Пришпорь коня, я догоню тебя в пути. Оставь раскаяния свои колючей мгле. И то, что ты есть — вовсе не ошибка... Оставь хоть что-нибудь на память обо мне. Оставь хоть что-нибудь на память о себе, Не только тишину седых оград, Не только скорбь губительных утрат. Оставь хоть что-нибудь на память о себе. ]
The poet has come down from the white hills to die in the red stone plaza. The poet of the black mesa. The steel tribute of the bruised tornadoes. The song of the village is in his heart. The song of his white heart. The poet turns left at the edge of town, and circumambulates. He walks sunwise along the ridges, sniffing the silver olives. His mind is on fire with snow. A snow flute could narrate this story. The dead white horses have come to snuffle at his feet. Trailing over steaming flanks, the river has a quicksilver tongue. A song floats across the plaza: the suicide pacts of lovers, overwrought, far too passionate, thus perfectly contained. At the poet’s feet, the young boys bear wreathes of thorns. Ivory from the hills has been brought into the darkened city. A lone olive tree, stripped bare by long-haired girls. At the edge of the cliff, a white- gowned child spins a rosary. The poet has merged with the grass, his face is the olive trees. He peers out, wiser, greened, between beetle-chewed leaves. Butterflies emerge from his lips, and are spent. The white butterflies. In time, the blood falling from the blue rose-petals will dry. Deep song from the café, Federico, where you sat and laughed, the blood on your pants black in the candlelight, while you laughed, freed at last from love’s knives, Federico, freed at last in the hills by death’s silver stinger. Blue tongues of the white flowers, Federico, and the blood-black rose. The black mesa, Federico, and the white hills. The song of your white heart. Перевод.***
Весна целовала ветки, Дышала, склоняясь к ним, Прорезался, взвился кверху По прутьям зелёный дым. А тучи, приникнув к ниве, Плывут - за четой чета. Я вижу, как юный ливень Ударил в ладонь листа. Я вижу - тяжёлым цветом Весенний миндаль увит, Здесь проклял далёким летом Я молодость без любви. Пол-жизни прошёл я. Поздно Открылась истина мне. О, если б те горькие вёсны Я мог возвратить во сне.
*** А мне ни до чего нет дела, ведь у меня все есть - душа и тело! Вчерашнее? Не прикипело! Сегодняшнее? Надоело! Грядущее?.. Мне никогда добра и зла никто не делал; и я добра и зла не стану делать, мне до других нет дела - ведь все при мне - душа и тело. Потеряно? Вдогонку смело! Припрятано? Но настежь все пределы! Загадано?.. Но мне ни до чего нет дела, ведь у меня все есть - душа и тело! ***
Я слышу его стихи в каплях дождя,в дуновеньи ветра,в шуршании листьев за окном.они как будто проникают в мою душу,пробираюся до самого сердца и пускают в нём корни которые завладевают тобой всецело..вначале это было лишь увлечением,но Лорка не может оставатся лишь увлечением,он становится частью тебя,раздирая мою душу своими стихами как шипами...и это самое лучшее терзание,он поднял меня до небес до космоса и дальше,а потом отбросил в океан без края и конца из которого я словно не могу выбраться и уже не хочу.
"Оливково-смуглое лицо, широкий лоб с набегающей непокорной прядью иссиня- черных волос, блестящие глаза, открытая улыбка, то и дело взрывающаяся смехом; в облике что-то не от цыгана, нет - от крестьянина, но из тех, каких встретишь только в Андазузии: тот же азарт, та же шумливая неуемность при внутренней прирожденной утонченности и одухотворенности..." Этот портрет Лорки набросан Рафаэлем Альберти в мемуарной книге "Затерянная роща"...
''...об одном я грущу:я не буду знать,что произойдёт в нашем мире,ведь я оставлю его в движении,словно посреди чтения романа, продолжение которого ещё не опубликовано.Мне кажется,что прежде чем люди не испытывали такого любопытства к тому,что будет после их смерти,во всяком случае,оно не было таким сильным,ведь мир так медленно меняется. Признаюсь ещё в одном:несмотря на всю свою ненависть к газетам,я хотел бы вставать из гроба каждые 10лет,подходить к киоску и покупать несколько газет,ничего больше я не прошу С газетами под мышкой,бледный,прижимаясь к стенам,я возвращался бы на кладбище и там читал бы о несчастьях мира.После чего,умиротворенный,засыпал бы снова под надежным покровом своего могильного камня.''_ЛУИС БУНЮЭЛЬ
(Ноктюрн Бруклинского моста) Никому не уснуть в этом небе. Никому не уснуть. Никому. Что-то выследил лунный народец и кружит у хижи Приползут игуаны и будут глодать бессонных, а бегущий с разорванным сердцем на мостовой споткнется о живого наймана, равнодушного к ропоту звезд. Никому не уснуть в этом мире. Никому не уснуть. Никому. Есть покойник на дальнем погосте, - он жалуется три года, что трава не растет на коленях, а вчера хоронили ребенка, и так он заплакал, что даже созвали собак заглушить его плач. Не сновидение жизнь. Бейте же, бейте тревогу! Мы падаем с лестниц, вгрызаясь во влажную или всходим по лезвию снега со свитой мертвых пион Но нет ни сна, ни забвенья. Только живое тело. Поцелуй заплетает губы паутиной кровавых жилок, и кто мучится болью, будет мучиться вечно, и кто смерти боится, ее пронесет на плечах. Будет день, и кони войдут в кабаки, и муравьиные орды хлынут на желтое небо в коровьих глазах. И еще будет день - воскреснут засохшие бабочки, и мы, у немых причалов, сквозь губчатый дым ув как заблестят наши кольца, и с языка хлынут Тревога! Тревога! Тревога! И того, кто корпит над следами зверей и ливней, и мальчика, который не знает, что мост уже создан, и плач и мертвеца, у которого ничего уже не осталось - лишь голова и ботинок, - надо всех привести к той стене, где ждут игуаны и где ждет медвежья челюсть и сухая рука ребенка, где щетинится в синем ознобе верблюжья шкура. Никому не уснуть в этом небе. Никому не уснуть. Никому. А если кому-то удастся, - плетьми его, лети мои, плетьми его бейте! Пусть вырастет лес распахнутых глаз и горьких горящих ран. Никому не уснуть в этом мире. Никому не уснуть. Я сказал - никому не уснуть. А если на чьих-то висках загустеет мох, - откройте все люки, пускай при луне увидит фальшивый хрусталь, отраву и черепа театров.
Я остаюсь с голубым человечком, который ворует у ласточек яйца. Я остаюсь с полуголым ребенком под каблуками бруклинских пьяниц. С теми, кто молча уходит под арки, с веточкой вен, разгибающей пальцы. Земля единственная. Земля. Земля для скатерти окрыленной, для затуманенный зрачков тумана, для свежих ран и для влажных мыслей. Земля для всего, что ее покидает. Не разметенный по ветру пепел, не губы мертвых в корнях деревьев. Земля нагая в тоске по небу и стаи китов за ее спиною. Земля беспечальна, она плывет бестревожно, я вижу ее в ребенке и в тех, кто уходит под арки. Живи, земля моей крови! Как папоротник, ты пляшешь и чертишь, пуская по ветру, профили фараонов. Я остаюсь с этой женщиной снежной, в которой девственный мох догорает, я остаюсь с этой бруклинской пьянью, с голым ребенком под каблуками. Я остаюсь с растерзанным следом неторопливой трапезы волчьей. Но катится с лестниц низринутая луна, и города возводит из голубого талька, заполоняет пустошь мраморными ногами и оставляет пол стульями белые хлопья смеха. О Диана, Диана, о пустая Диана! Выпуклый отзвук, где обезумели пчелы. За беглой любовью - долгая проба смерти, и никогда - твое тело, неуязвимое в беге. Это Земля. О, господи! Земля, ведь искал Лицо, закрытое далью, гул сердца и край могилы Боль, которая глохнет, любовь, которая гаснет, и башня отверстой крови с обугленными руками. А луна поднималась и снова падала с лестниц, засыпая глазницы своей восковой чечевицей, серебристыми метлами била детей на причале и стирала мой Облик, уже на границе пространства
Я искал и не плачу, хотя не найду никогда. Среди пересохших камней и пустых насекомых не увижу сражение солнца с живыми телами. Я вернусь к изначальному миру столкновений, приливов и гулов, к истокам новорожденных, туда, где поверхности нет, где увижу, как то, что искал, обретет свою белую радость, когда улечу, исчезая в любви и песках. Туда не проникнет иней зрачков угасших и стоны деревьев, которые губит шашень. Там очертанья переплелись так тесно, что каждая форма - только залог движенья. И не пробиться там через рой соцветий - зубы, как сахар, в воздухе растворятся. И не погладить папоротник ладонью - оледенит ее ужас слоновой кости. Там, под корнями и в сердцевине ветра, так очевидна истина заблуждений, никелевый пловец, стерегущий волны, сонных коров розоватые женские ноги. Я искал и не плачу, хотя не найду никогда. Я вернусь к изначальному, влажному трепету мира и увижу, как то, что искал, обретет свою белую радость, когда улечу, исчезая в любви и песках. Улетаю - навеки юный - над пустотой кроватей, над стайкой бризов и севших на мель баркасов. Дрожанье удара, толчок о крутую вечность и любовь - наконец, беспробудная. Любовь! Любовь наяву!
НОЧЬ БЕССИЛЬНА,КОТОРЫЙ РАССВЕТ... Ночь бессильна,который рассвет Явлен миру,как вечный мессия...- Вам дано,Федерико Гарсия, Знать,что смерти действительно нет. Знать,что мир, утопая в крови,: На поэтов и не уповает: Всё привычней их боль ножевая...- Пой,хоть горло себе надорви,... Хоть с колен поднимай,утешай, Заслоняй, как умеешь, собою И исполнен безмерной любовью, Отдавай,чем богата душа. ...И в пожарах с листвой говорить, Плыть над стоном- серебрянным звоном. Боль,врачуя волною солёной, Обожённою птицей парить. Сам себе выбирая удел, Приготовься платить головою За пропетое слово живое И за верность зелёной звезде. Произвол ли по сердцу- свинцом, Безучастье ль толпы многоликой: Продолжение вас,Федерико, В том ребенке со смуглым лицом. Ваш красивый и гордый народ, Не сберегший вас,но не забывший , Ждёт,что флюгер над старою крышей В предрассветной тиши запоёт...
Когда-то мысли Мира разливались щедрыми водопадами и озорно играя с переливами красочных линий,роняли свои хрустальные локоны на благодатную землю.Тогда не было ещё войн,что уничтожали древнюю расу,не было разрушений... В самой маленькой капле воды отражался огромный сад,а возле речных белоснежных кувшинок, играли дети богов и мальчики-амуры разбрасывали свои серебрянные стрелы.